Once a man built a large and grotesque wall
Of cracked stones, dead hopes and bruised limbs.
He wanted it to protect himself against a deep growl
Of a storm carrying remorse and memories of sins.
Below the faded sun, he spent his entire lifetime
In hiding from any truth, in masking his crime
In an attempt to castrate his already sexless flesh,
Blindly fleeing from any recollection of thresh.
Thus this pathetic living corpse was joined
By other insipid souls in this work for them purloined.
And generations massively adopted the habit
Instituted by this mad man drowning in his vomit.
Gathered they were, each saying no to life
With such ignorance, overabundant and rife,
But still firmly meaning what they could only ignore
Chained themselves under a sky to love and implore.
But what can he, who has not pierced eyes, do
When he discovers such a wretched view:
Impotent armies of degenerated and naked warriors
Brandishing a banner where it is with gold thread knitted “ERROR”.
There were so many of them at the bottom of the wall
That even in one hundred years you couldn’t count them all
Though weak, their number was doing that one man alone
Couldn’t make them fall and destroy their throne.
Giving up all phantasms of grandeur, there is no boiling war to be declared;
Just frozen and wild fancies, orgasmic visions of excruciated traitors immolated.
Glaring at nothing but my own rage, feeding from my overwhelming hate
Without melancholy but fury, I collapse in my engrieved fate.
Of the two available roads one leads to starvation, and the other one to prostitution.
The first one embraced me, as I choose death and self-abnegation.
Now the memories of their distorted faces is slowly fading away,
Even refusing to follow me as I sink into merciless dismay. |
Однажды человеком было решение принято, преграду возвышенную, абсурд деяний его впитавшую, возвести,
Взывая к осколкам монолита некогда павшего да надеждам умершим, что плотью своей искалеченной пытался он в состав её привнести,
Возжелав скрыться за нею в час, коль шторм из несокрушимой ярости на землю возляжет,
Да в содеянном, сквозь покров поступков низменных, раскаяться прикажет,
Пред светилом угасающим, коие каждое мгновение никчёмной жизни озаряло,
В свете которого для человеческого рода безответственность за свершенные деяния сияла,
Походя на тварь бесполую, что стремится в безумии своём оскоплению предаться,
Так не позволит человечье существо раздумьям о свершенном вновь отдаться.
И в акте том, каждая душа жалостливая, не желая к прошлому взор обращать,
К стаду обездоленных порождений планеты приобщалась, желая обратить пространство и время вспять,
Поколениям на искренней лживости взращённым, поведение подобное в привычку издавна вошло,
И наследие, в собственных испражнениях утопающее, неистовыми деяниями человека сотворенное, потомкам отошло.
Собравшись здесь однажды, ответом жизни их было решительное нет,
Где невежеству да поступкам непростительным счет идёт на сотни лет,
Уверенность в безнаказанности в тех душах всё ещё тверда,
Приковав себя к небесам, под коими им всё вершить дано, считалось, что клинок возмездия их не настигнет никогда.
Каковою же должна стать судьба того, чьи очи всё ещё способны трезво созерцать,
Как отнесётся он к картине, что пред его глазами суждено предстать:
Обрязгшая толпа безликих тварей, чьи иссохшие тела обнажены,
Размахивающих стягом, золотом ушитым, с надписью гласящей "Все ваши обвинения ложны".
Несметное средоточение ликов их узреет тот, кто на стену однажды взор свой обратил,
За сотню лет не сосчитать всех тех, кто лицемеремерием судьбу свою обременил,
И пусть низка сущность на стене стоящих, имя им легион,
И одному восставшему средь града лицемерия, не дано изничтожить их ханжеский трон.
Оставляя позади мечтания о величии рода человеческого, вникаешь в правду горькую, что сражению с абстрактностью мирской так и не было начала;
Остались лишь хладных и неистовых мыслей скитания, об испепелении двуличности в мире сём повествующих, коими так долго душа моя кричала,
Взирая в бездны пустоту, лишь чувство ярости взрастало, что гнев эонов ушедших собой вскормил,
Где нет места меланхолии и правит исступленья суть, истерзанный в скитаниях дух он в хаос обратил.
Из двух путей, в последний миг лежащих предо мною, один ко мраку исстервененья вёл, иным же правила отвратных мысленных ублажений империя,
Первая стезя зачаровала меня, когда избрал я омут забвения, где фантомами виднелись погибель и темнота самоотречения.
Теперь же, вконец всех измышлений, рассыпающиеся пред очами образы их проклятых ликов понемногу даруют мне душевных терзаний избавление,
И не дано им последовать за мною в сумрак темнейшего из всех мыслесвершений, когда одолеет меня зарождённое в исгневанной душе беспощадное смятение. |